Главное меню
Для разговора о Емельяне Пугачёве
- Подробности
- Категория: Для чтения и обсуждения
-
I. Самодержавного и проч.
Имянной мой указ во Ор.<енбургскую> губер[н]скую3 канцелорию4 губернатору иреинъздорпу ивану Андреевичу и всем господам и всякого звания людям. Выдите вы из града вон, вынесите знамена и оружие, приклоните знамена и оружие пред великим государем — и за то великий г<осу>д<а>рь не прогневался что вы учинили великую пальбу и в этом великий г<осу>д<а>рь прощает чиновных и солдат и казаков и всякого звания людей а когда вы не выдите из града вон, да учините вы великую противность, то не будет вам от вел.<икого> г.<осударя> прощения; и власти великого создателя нашего избегнуть не можете. Никто вас от нашея сильныя руки защитить не может.
1773 г. ноябр<я> 5.
[Велики] велики5 государь Петр третий всеросийского.
II. «Емелька Пугачев, бесспорно, принадлежал к редким явлениям, к извергам, вне законов природы рожденным, ибо в детстве его не было и малейшей искры добра, того благого начала, той духовной части, которые разумное творение от бессмысленного животного отличают. История сего злодея может изумить порочного и вселить отвращение даже в самих разбойниках и убийцах. Она вместе с тем доказывает, как низко может падать человек и какою адскою злобою может быть преисполнено его сердце». (Характеристика Пугачева, данная современником Пушкина историком Броневским).
III. Марина Ивановна Цветаева.
«Пугачев Гринева в свои ряды звал, потому что тот ему по сердцу пришелся, чтобы ввек не расставаться, чтобы еще раз одарить: сначала — жизнь, потом — власть. И нетерпеливая, нестерпимая прямота его вопросов Гринёву, и мрачное ожидание Гринёвского ответа вызваны не сомнением в содержании этого ответа, а именно его несомненностью: безнадежностью. Пугачёв знал, что Гринёв, под страхом смерти не поцеловавший ему руки, ему служить — не может. Знал еще, что если бы мог, он, Пугачёв, его, Гринёва, так бы не любил. Что именно за эту невозможность
его так и любит»
«Гринёв Пугачёву нужен ни для чего: для души»
«Только Гринёву было тяжелее сказать и сделать: от Пугачёва — отказаться. Гринёв Пугачёву был благодарен — и было за что. Пугачёвым Гринёв с первой встречи очарован — и было чем. Ответ Гринёва — долг: отказ от любимого»
«Пугачёв Гринёву с первой минуты благодетель…сам-то Гринёвский тулуп — благодарность Пугачеву за то, что на дорогу вывел. Пугачёв первый сделал Гринёву добро.
Вся встреча Гринёва с Пугачёвым между этими двумя жестами: сначала на дорогу вывел, а потом и на все четыре стороны отпустил. — Вожатый!»
Сравним Пугачёва и Екатерину въяве:
“ — Выходи, красная девица, дарую тебе волю. Я государь”. (Пугачев, выводящий Марью Ивановну из темницы.)
“ — Извините меня, — сказала она голосом еще более ласковым, — если я вмешиваюсь в ваши дела, но я бываю при дворе...”
Насколько царственнее в своем жесте мужик, именующий себя государем, чем государыня, выдающая себя за приживалку. И какая иная ласковость! Пугачев в темницу входит — как солнце. Ласковость же Екатерины …казалась сладостью, слащавостью, медовостью, и этот еще более ласковый голос был просто льстив: фальшив.
Я в ней узнала и возненавидела даму-патронессу»
«Контраст между чернотой Пугачева и ее <Екатерины II> белизной, его живостью и ее важностью, его веселой добротой и ее — снисходительной, его мужичеством и ее дамством не мог не отвратить от нее … Ни доброта ее, ни простота, ни полнота — ничто, ничто не помогло…»
«Весь Пугачев — этот тайный жар. Этого тайного жара в контр-фигуре Пугачева — Екатерине — не было. Была — теплота».
...Странные есть мужики...
Вот он с дорожной котомкой,
Путь оглашает лесной
Песнью протяжной, негромкой,
И озорной, озорной...
...В славную нашу столицу
Входит — господь упаси! —
Обворожает царицу
Необозримой Руси...
«Пугачев царицы необозримой Руси не обворожил, а на нее в другую и — славнейшую нашу столицу — пошел, в столицу не вошел, — и столицы разные, и царицы разные — но мужик все тот же. И чара та же... И так же поддался сто лет спустя этой чаре — поэт»
Все встречи Гринева с Пугачевым — ряд живых картин, нам в живое мясо и души вожженных. Ряд живых картин, освещенных не магнием, а молнией. Не магнием, а магией. О, до чего эта классическая книга — магическая. До чего — гипнотическая (ибо весь Пугачев нам, вопреки нашему разуму и совести, Пушкиным — внушен: не хотим — а видим, не хотим — а любим) — до чего сонная, сновиденная. Все встречи Гринева с Пугачевым — из все той же области его, сна о губящем и любящем мужике. Сон — продленный и осуществленный. Оттого, может быть, мы так Пугачеву и предаемся, что это — сон, которому нельзя противиться, сон, то есть мыв полной неволе и на полной свободе сна. Комендант, Василиса Егоровна, Швабрин, Екатерина — все это белый день, и мы, читая, пребываем в здравом рассудке и твердой памяти. Но только на сцену Пугачев — кончено: черная ночь.
Ни героическому коменданту, ни его любящей Василисе Егоровне, ни Гриневскому роману, никому и ничему в нас Пугачева не одолеть. Пушкин на нас Пугачева... навел, как наводят сон, горячку, чару...
